ответил я ему и тут же поправился: - Простите, не товарищ, а старший лейтенант. Прилетели с задания Сизов и Князев. У Сизова в самолете с десяток пробоин, требуется ремонт. Я подался на стоянку. Подруливая, Князев увидел "ишачка" с номером 33, понял, кто вернулся, и, сделав разворот. выключил мотор, оставил парашют в кабине и пробкой выскочил из самолета. Мы схватили друг друга, закружилась в совершенно сумасшедшем танце. После обеда вылетов не было, и мы до ужина рассказывали друг другу о боевых делах, обсуждали наболевшие вопросы, то, что обычно возможно только с самыми близкими и верными друзьями. Под конец я спросил Дмитрия, почему он до сих пор ходит в лейтенантах. Дмитрий помолчал, затем улыбнулся, махнув рукой. - Что поделаешь? Начальству виднее. - Небось с комэском цапаешься? - Бывает. 30 декабря я дважды вылетал на боевые задания, третий вылет на моем самолете сделал Дмитрий Князев. Еще до обеда я зашел к командиру эскадрильи попросить разрешения навестить родителей и жену. К моему удивлению, он легко отпустил меня на побывку до завтрашнего вечера и даже позвонил в столовую, где мне вскоре выдали сухой паек, в том числе и шоколад, который я несколько дней сберегал в расчете на предстоящую встречу с семьей. У заведующего столовой, старого знакомого по гарнизону Купля, я добыл еще за наличный расчет две бутылки водки. Сложив все в небольшой чемоданчик, двинулся прямиком через широкий Волхов к деревне Юшково, поймал на тракте попутную машину и в четыре часа дня был дома. Первый встретил меня барбос Полкан. Он бросился с визгом ко мне, подпрыгнув, лизнул в лицо и залаял, вызывая хозяев. Открыла дверь мама, одетая в мужскую ватную фуфайку, за ней появилась жена, Сашуня. Я обнял их и расцеловал в мокрые от слез лица. Мама спросила: - Ты вчера кружился над домом? Шура говорит, что это был ты, она узнала тебя по голосу, когда ты закричал. - Я, мама . Она перекрестилась и каким-то неожиданно звонким, молодым голосом торопливо произнесла: - И слава богу. Живой . Пойдемте скорее в избу, а то Шурочка плохо себя чувствует, как бы не простыла. И отец скоро вернется, пошел к военным в контору, ему должны дать немного продуктов за работу. Он им все печи и трубы переложил. У нас с продуктами совсем худо. Есть, правда, немного картошки да бочонок огурцов, расходуем понемножку, лишь бы зиму пережить. - Переживем, мама, все переживем. Новый год мы встретили в узком семейном кругу, не дожидаясь двенадцати часов ночи. К концу ужина от счастья, выпитой водки я совсем обессилел. Мою усталость заметила мама, ласково, как бывало в детстве, сказала: - Ухайдакала тебя, сынок, эта проклятая война. Ты хотя бы летал потише, а то вчера прогрохотал над крышей, чуть весь дом не свалил. Я думала, труба рассыплется. - Нельзя, мама, на войне летать иначе. А труба - что? Свой печник в хате, новую поставит, - отшутился я, выбираясь из-за стола. Утром перед моим уходом Саша с таинственным видом позвала меня в спаленку родителей, за русской печкой и лежанкой. Мы сели на кровать. Кажется, она что-то хотела мне сказать, но не решалась. Что-то очень важное. Я это видел по ее смятенным, подернутым слезой глазам. - Ну, что ты, родная? Говори! Если волнуешься из-за меня, то напрасно, крылья у нас окрепли, так что ничего не случится. - Я не об этом . - прошептала она, - Сейчас такое тяжелое время, а у нас будет ребенок. Что делать? Я прижал ее к себе, расцеловал. - Что же ты молчала? Почему не сказала вечером, ночью, голубка моя милая! Она ответила потупясь: - Хотела, чтобы ты спокойно поспал хотя бы одну ночь за столько ужас