кулак. - Железный кулак, - подтвердил Хрюкин. - И чтобы каждый, кто соображает, был в деле, в бою. Каждый. - Умный командир всегда в цене. - Хрюкин отвел Клещева под локоток. - Как с начальством? - Хлопотно, - понял его Клещев. Хрюкин, ни о чем не спрашивая, мягко выждал. - Летать рвется, а я за него отвечай, - коротко пояснил свою заботу Клещев. - А работает не чисто, - с возможной сдержанностью добавил он. - В суть дела не лезет, меня, надо сказать, поддерживает. Даже чересчур. Ребята пошумели, дескать, самолет тяжеловат, хорошо бы облегчить. Он сразу: "Представителя на завод!" У него все сразу . "Представителя на завод! Кислород из кабины - долой! Радио - долой! " - Перебарщивает, - сказал Хрюкин. - Будем поправлять. Сдал Клещев. Смотреть страшно. По шесть вылетов, по шесть боев за день. Немцы варьируют, меняют составы, а он без передышки, из боя в бой . Здесь у немцев выигрыш. Не полный, но выигрыш. Не окончательный. Тот верх возьмет, кто пожилистей. Чей дух свободней . - Досуг летчикам каким-то образом обеспечили? - спросил Хрюкин комиссара и, не дождавшись ответа, с усилием, тщательно скрытым и все-таки явным для него самого, выговорил Клещеву, холостому мужику двадцати пяти лет: - И чтобы никаких Марусек! Хрюкин с одного взгляда распознавал летчиков, томящихся пылом минувшей ночи или грезивших о радостях новой в тот момент, когда командир ставит задание на вылет. На фронтовых аэродромах он был к ним снисходительней, терпимей, чем в мирное время . Клещев под этот случай не подходит - собран, натянут как струна, но крайне изнурен. - Никаких Марусек! - повторил Хрюкин. Удивленно развернув ладони опущенных рук, Клещев собрался было возразить . с лукавым смирением склонил голову. Высох. Как головешка черный. - Вы поняли? - Слушаю, товарищ генерал, - и впервые улыбнулся, обнажив "казенную" вставную челюсть из нержавейки, память лобовой атаки и прыжка с парашютом над Халхин-Голом. Устоять ли танцорке из фронтовой бригады перед таким добрым молодцем? Да за ним поскачет и балерина с подмостков Большого . Товарищ генерал, вызванный вами командир БАО заняты по личному приказанию командира группы, - доложили Хрюкину. - Навешивают в общежитии летного состава занавески. А музыка уже доставлена. - Какая музыка? - Патефон . Ракета . - Тебе? - спросил Хрюкин. - Мне, - ответил Клещев. Уводя Ивана, "ракета" оставляла Хрюкина наедине с тревожным Гумраком, необходимостью других встреч, других объяснений. - Надеюсь, - тиснув локоть Клещева, генерал отошел от ЯКа. Мимо гуськом катили красноносые самолеты группы, он узнавал в кабинах знакомых, вспоминал фамилии летчиков, некоторые из них гремели под Ленинградом, под Вязьмой . Цвет нашей истребительной авиации устремился в стартовую сторону сталинградского аэродрома. - Отбываем, товарищ командующий, - отвлек Хрюкина возникший перед ним майор Крупенин. - В ЗАП . - Докладывайте! Крупенин докладывал долго, трудно, отвлекаясь то на плохую оперативную информацию ("Два дня полк обстановки не знал! Целей, объектов, куда бомбы бросать - ничего! Два дня ждали!"), то на скверную работу БАО ("Недорабатывал БАО, крупно недорабатывал, все сами делали - и загрузку боекомплектом, и заправку машин ."). Из рассказа майора складывалась знакомая картина быстрого превращения маршевого полка в горстку летчиков, "атлантов", как назвал Крупенин тех шесть-семь командиров экипажей, на плечи которых через неделю после прибытия под Сталинград ложилась вся боевая работа, предназначенная полку . Но это было еще не все. К самому трудному майор только подбирался. - Не поднялись истребители прикрытия? - спросил нетерпеливо Хрюкин. - Бросили? - Хуже, товарищ командующий. - Глядя Хрюкину в глаза с выражением