сился, вызвался, - одноместный самолет, нет на нем подсобного штурманского креслица, чтобы присесть да перенять, как пилотировать незнакомую машину; но вместе с ожесточением, достигшим предела, когда человек идет на все, только бы поступить в согласии с совестью, за год войны развилось в Комлеве умение прибегнуть к чужому опыту, нигде не описанному, печатно не закрепленному, но как бы разлитому в дымном воздухе фронтовых дорог, уводящих армию в глубь России, что и позволяло выходить, выворачиваться из любого положения. Так, в сердцах произнесенная и занозой в нем сидевшая несправедливая тирада Урпалова, будто на штурмовиках ИЛ-2 в случае нужды обходятся без "спарки", - что истине не отвечало, - этот злой упрек, уточнившись со временем слухами и боевой практикой (поступком того же Миши Клюева, вывезшего к Пологам двух своих последних пассажиров), подсказал теперь Комлеву выход: усадить инструктора в грузовой отсек ИЛ-2. Инструктор устроится там, позади летчика, за его кабиной, сквозь щелочку все увидит и подскажет, что надо . "Грубо игнорирует . самовольно . вопреки ." - думал о своем генерал, слушая летчика. Высшее звено, командующие армиями - в поле зрения Верховного. Ответ Москвы может быть убийственным. Уничтожающим. Ждать, как все повернется? Но не сложа руки! Делать то единственное, что он обязан. Четверо вызвались, четверо вышли из строя? Двоих оставить здесь, в армии. Как закоперщиков, проявивших инициативу . Да, понял Комлев, об этой щелочке, разрешающей проблему "спарки", обучения на одноместном ИЛе в полевых условиях, генерал не знал. Почувствовав свое преимущество перед ним, летчик успокоился. - Есть такой опыт, - уверенно сказал он. - Будет вам инструктор, - отозвался Хрюкин. Так осуществил Дмитрий Комлев созревшее в ночь решение остаться под Сталинградом. Так распорядился он своей судьбой, навсегда покинув бомбардировщик ПЕ-2, "пешку", свой боевой экипаж. В штурмовой авиационный полк, на самолет ИЛ-2, Комлев пришел командиром эскадрильи. Мотаются, как черти, вплотную, теснят бортом, две пушки, три пулемета в бок! - кричал, взмахивая руками, Комлев, не слыша собственного ликования, не замечая, как угрюмо дожидаются механики, чтобы он, новый комэска, объяснил им, наконец, где их летчики, их экипажи, час назад поднявшиеся с ним на Абганерово. Подошел механик из братского полка. Худой, длинный, на голову выше собравшихся, темные от моторного масла руки торчат из рукавов короткой гимнастерки, как у Пата. - Какие-то "мессера" полинялые, выцветшие, сжелта, - возбужденно, на всю стоянку, оглашал свои впечатления Комлев. - А зоба вот такие, спесивые. - Он показал, какие у "мессеров" зоба. - А где Тертышный? - спросил механик из братского полка. - И никакой острастки! - Комлев его не слышал. - Никакой! Въедается, как клещ, пока очередь не всадит - не отвалит, а скорости-то нет, куда? - А Тертышный? - громче повторил механик. - Какой Тертышный? Понятия не имею о Тертышном! - Да ведь он с вами летал, товарищ старший лейтенант . потеряли? - Кого? - Моего командира, лейтенанта Тертышного? Его в вашу группу четвертым поставили . - Я не знал, что он - Тертышный . Я его в лицо не видел. Мне его на ходу подкинули, в последний момент, перед выруливанием . - Ну? - спросил механик, не договаривая и без того ясного: что с ним? Где он? Комлев уставился на механика, не зная, что сказать; подъехала полуторка с завтраком, он двинулся к ней поспешно, торопливо, как будто повариха, сидевшая среди термосов, могла помочь ему с ответом. - Гуляш, товарищ старший лейтенант? - предложила повариха Комлеву. - Пить! - Мясо свежее, с подливой . - Верблюжатина? - Баранина. Попробуйте, хороший гуляш. - В глотку ничего не лезет. - Самолет-то ваш, говорят, "Иван Грозный"? Грозному надо хорошо кушать . - Пить . Комлев присел в тени полуторки на продырявленном скат