летчику, окруженному таким почтением, и показывая всем, сколь доверительны их отношения. - Про нее, про Ксюшу . "Я хотела тебя проверить ." - "Проверила?" - "Да! Не совсем . У тебя в волосах какие-то зеленые мурашки. Ой, и у меня! Я их боюсь ." Привезла с моря камушки: "Красивые, согласись?" Красивые, да не броские, говорю, ты их водой смочи, заиграют . "Как догадался? Молодец! Ты не знаешь своей силы!" Я - не знаю, она - знает. - Я говорю - добра . - Батя мой городошник - страсть. Как выходной, он за чурки. Мама ворчит, пилит, дескать, по хозяйству бы помог, знай баклуши бьешь. А как отцу соревноваться, выступать за свой завод, она ему: "Иди, иди, да смотри, выигрывай, не то на порог не пущу ." Вот и у нас с Ксюшей. Был рядом - все непонятно, на фронт улетел - вое по-другому. В каком отношении? Вроде как ради нее стараешься. Пытаешься что-то доказать . - Чтобы на порог пустила? - Вроде того. - Боксер, наверно, давно через порог перебрался . Выражение спокойствия на лице Клюева сохранялось с некоторым усилием, всегда более заметном при желании продемонстрировать другим собственную невозмутимость. Не боксер его, однако, тревожил, а размолвка с Ксюшей . короткая, саднящая, из тех, что неволят долго. "На своей свадьбе я хочу быть в белом", - заявила ему однажды Ксюша. "Как в церкви, что ли?" - удивился он, свадьба между ними никогда не обсуждалась, свадьба от него была за тридевять земель. "В белом. Вся!" - Вскинув руки над головой, она плавно их опустила, заводя за спину и показывая, какой шлейф должен виться по ее следу. "Ты хочешь венчаться?" - обмер Миша: летчик-комсомолец с невестой под фатой?!. "Я хочу быть как пушкинская невеста", - объяснила ему Ксюша тихо, так, что он не стал протестовать. И отговаривать ее - тоже. Не решаясь признаваться в этом вслух, презирая себя, он в душе ей уступил, а теперь, после нескольких месяцев фронта, уже не столь сурово, как прежде, судил себя за тайное потворство ее предрассудкам, ее мещанской прихоти. Ему хотелось поделиться этим с кем-то, приобщить другого к своей несмелой радости, но поймет ли его, например, Тертышный, он сомневался, не знал, заговорить с ним об этом или нет . - У тебя сколько вылетов? - спросил его Тертышный. - Сто, - нехотя отозвался Клюев. - Боевых вылетов? - переспросил воентехник, делая ударение на первом слове. - Сто. Подозревая розыгрыш, желание подшутить над новеньким и одновременно понимая неуместность такой затеи, Тертышный потупился . Летчики за столом были серьезны. - С июля месяца - сто боевых вылетов?! - Я в августе начал. Переучился на ИЛ и пошел, - пояснил Миша. Он не легко выговорил это "пошел", вновь поддался хлынувшим чувствам. - Первый вылет второго августа, как сейчас помню. Командир звена Федя Картовенко по плечу шлепнул . эх, мужик Федя Картовенко, в госпиталь попал, а то бы сами убедились, какой мужик. Рука у Феди . теплая. И второй, и третий вылет второго августа. А бывало, по пять раз в день вылетал, народу-то нет. Взлечу один, меня пара прикрывает, как аса, над целью уже табуном, гамузом, там не разберешь, кто персона, кто прикрывает, над целью все равны. Вчера разменял сотню. Погода - видишь? С утра сходил, вернулся. - Давайте-ка за это делю, - предложил летчик, сосед Тертышного. - За погоду, - уточнил Миша. - И за нее. За вечный туман над Большой Лепетихой. - Как подгадали, товарищ лейтенант, как раз под праздники, - вставил старшина, определявший воентехника на постой. - Старался, Конон-Рыжий, старался. - Да, это праздник. Вернее, подарок празднику. - Подняв кружку, старшина медлил, не позволял себе упредить в священнодействии молодых командиров, весьма за столом рассеянных. - Каждому своя чаша, - сказал Клюев. - Кому эта досталась, кому заздравная, выбирать не приходится. Выпили. - Товарищ лейтенант, далека вам кажется З