тесным, неразношенным шлемофоном, его сморщенные веки, напоминал: - Направление - держать! Это о взлете говорил инспектор, о подсобной примете, ориентире на горизонте, помогающем не уклоняться . - Направление, товарищ полковник, одно - на фашистов! - Уцепись за хутор, голова! Хутор видишь? На него взлетай! - Есть, хутор! Инспектор съезжал по крылу на землю, пряча свое смятение, неспособность что-то изменить, улучшигь. "Десятилетку кончил. Определенно!" - слушал он другого истребителя, зычноголосого, с выправкой строевика-гвардейца. Черты лица не по возрасту определенны, изгиб складок вдоль крутого лба - в контрасте с достоинством и собранностью молодого летчика . А выправка! Таким разворотом плеч в авиации блещут редко. - Давно воюете? - С двадцать третьего числа. Нынче двадцать пятое. Давно. - Идут дела? Или как? Чем-то сержант неуловимо привлекает. - Напарника увели, - указал сержант на летчика, похожего на мать. - Как буду без него - не знаю. - Слетались? - С детского сада, товарищ полковник. - Мне казалось - с ясель . - Или даже с ясель . Упор делали на то, чтобы немцы нас не расщепили. - Правильная установка . Что имели по истории? - Василий Павлович почему-то решил, что он найдет с ним общий язык, если коснется истории. - Не профилирующий предмет, - улыбнулся сержант. Резкие складки на лбу летчика разгладились, лицо прояснело. - - Студент? - Два курса архитектурного. - На экзаменах по рисунку давали голову Сократа? - Если бы . Корпел над Диадуменом. - Олимпиец с копьем? - Олимпиец с копьем - Дорифор, - сержант осторожно поправил полковника. - Диадумен - олимпиец-победитель. Олимпиец, который повязывает себя лентой. - Неожиданный, быть может, неуместный разговор смягчил, расслабил сержанта, его образцовая выправка потерялась, медленным, шутливо-грациозным поворотом головы и плавным движением рук он передал, чуть-чуть шаржируя, горделивость утомленного грека-триумфатора с лентой, изваянного Поликлетом. Радиошнур, вделанный в шлемофон летчика, свисал за его спиной китайской косицей. Таким он и остался в памяти инспектора. Проводы - нервы, ожидание - пытка. Время на исходе, а горизонт светел, спокоен, чист, потом на небесном своде замаячит один-одинешенек . Наш ли? Наш. А дойдет, единственный из восьмерки? Он не летит, шкандыбает, клюет носом, покачивает крыльями, и стоянка, земля, безотчетно вторит судороге его движений . Сел. "Лейтенант, - говорят на стоянке. - Виктор Тертышный". - Разрешите доложить, товарищ полковник, пришел! - выпаливает летчик, оглушенный происшедшим, понимая пока что немногое: майора, водившего группу, нет, двух его замов нет, а он, пилотяга без году неделя - выбрался, явился. - Вижу, что пришел. Группа где, лейтенант Тертышный? Лейтенант ждет скорее поощрения, похвалы, чем требовательного спроса. - Был поставлен в хвост, товарищ полковник. В хвост, а не в голову колонны поставлен, вот что достойно сожаления, так он отвечает. - Замыкающим последней пары, - продолжает летчик, - из атаки вышел - ни-ко-го, степь да степь . - Вышли - влево? - Вправо. - А было условлено? - Условлено влево. Но слева, товарищ полковник, - то ли вспоминает, то ли подыскивает оправдание летчик, - очень сильный огонь. На сунешься, пекло . Я блинчиком, блинчиком . Вправо? - Ага . Когда смотрю - один. Такое дело, курс девяносто, и домой . - Сколько у вас боевых вылетов? - Первый, товарищ полковник . Что с него взять, с Тертышного . Выезжал Василий Павлович и на передний край, в убежище из трех накатов, где воздух без паров бензина и пыли, куда ночью с реки тянет свежестью, а днем, с духотой и зноем, сгущается трупный смрад. Живя в соседстве с пехотой колебаниями и поворотами наземного боя, Потокин наблюдал за воздушными схватками, штурмовиками, поддерживая на последующих разборах вылетов инициативных, смелых командиров, помогая изживать шаблон,